С Хармсом обычно так: он или сразу и навечно «попадает в кровь», или остаётся странным, непонятным, в лучшем случае – просто забавным автором эпохи, где каждый второй был гениальным и «слегка не в себе». Но уж если однажды зацепишься за этот хармсовский взгляд, где не понятно, черт ли там обитал или бог, за эти строчки – всё, это навсегда.
Удивительно, что до сих пор кинематографисты не ухватились всерьёз за эту историю – там же столько красок, буффонады, фарса вперемешку с трагедией и жуткий финал. Сплошные парадоксы и страшные совпадения. Хармс боялся всю жизнь крыс, голода и страдал клаустрофобией, а умер в маленькой камере Крестах. В самую страшную блокадную зиму заключённых не кормили и не хоронили – за людей это делали крысы.
Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей.
У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.
Говорить он не мог, так как у него не было рта…
Ничего не было!
Так что непонятно, о ком идёт речь.
Уж лучше мы о нём не будем больше говорить
В России в первые десятилетия ХХ века сконцентрировалось какое-то невероятное количество не только гениев, но и талантливых провокаторов от искусства.
Это не обязательно выглядело как «пощечина общественному вкусу», но в случае с Хармсом – там случилось вообще всё. Он сам был театром, перфомансом, вызовом, мастером эпатажа и господином Абсурдом. Жил как писал или писал как жил – не похоже на других, ярко, вызывающе и, вместе с тем, беспечно. Не поймёшь порой, как и в его стихах, где заканчивался здравый смысл и начинались кураж и фантазия. И если этот градус абсурда вам близок, Хармс – горячо любим, вы, конечно же, будете искать его везде. В том числе и в театре. Ставят Хармса мало и редко. По пальцам перечесть спектакли на московской сцене. И это понятно. Сложно «попасть» в неуловимое.
«Хармс-Я-мы-Бог» – премьера в ЦДР на Беговой. Было очень интересно увидеть, что и как с Хармсом сделал Клим, с его своеобразным, глубоким и философским отношением к Слову и Литературе. Клим, как известно, категорически отказывается называть себя режиссёром – значит будем стараться избегать слов «постановка», «моноспектакль», «театральная среда» и проч.
Что же ждёт любителей Хармса, неофитов или зрителей, пришедших наугад (сомневаюсь, что такие здесь часто встречаются, но всё же)? На темную пустую сцену выходит актёр Александр Синякович и начинает…актерствовать. Увы, иначе назвать это не получается. По большому счету, тексты Хармса нанизаны один на другой, в паузах между ними гаснет свет. Впрочем, за этим и шли. За Хармсом в формате «музыкально-гимнастические картинки» можно сходить в Гоголь-центр. Здесь же хотелось глубокого погружения в текст или взлёта в хармсовский космос вместе с Синяковичем и Климом. Присоединения и, возможно, переосмысления даже. Хармс (он же Чармс, он же Шардам, он же Даниил Ювачев в конце концов) – как многоликий бог, там десять литературоведческих факультетов за всю жизнь не справятся с расшифровкой и осмыслением его чудом уцелевшего наследия.
Но Синякович ходит по сцене, отбивает босыми ногами ритм, пританцовывает. А ритм не ловится (хотя он у Хармса в каждой строчке, неважно стихи это или проза). Не звучит текст, не играет, не попадает. Никуда. Как падающие старухи – всё повисает в воздухе, болтается вместе с оторванной кукольной головой в руках у актёра. Несколько раз повторяется каждая фраза из каждого текста. Видимо, с целью достичь эффекта транса или медитации? Не случается. В хармсовском паноптикуме можно услышать интонации Кэрролла и Лира, увидеть гримасы из капричос Гойи – но никак не эти ужимки на грани фола. Примерно как у Хармса, только буквально:
Старичок чесался обеими руками. Там, где нельзя было достать обеими, старичок чесался одной, но зато быстро-быстро. И при этом быстро мигал глазами.
Синякович опускает Хармса на какой-то приземлённый и бытовой уровень, когда сам Хармс умел доводить бытовуху и обыденные вещи до абсурдности какого-то космического порядка и масштаба. И в течение всего действа не происходит никакого развития и движения мысли – всё те же повторения фраз, ухмылки и акценты на шутках «ниже пояса». Хармс, когда он не для детей, в принципе не самый веселый автор, но после «Я-Мы-Бог» становится грустно совсем – и за него, и за себя. Хочется перефразировать название в «Я бы мог». Но не смог.
Возможно, это будет интересно тем, кто кроме «44 веселых чижей» и «Вруна» не читал у Хармса ничего. Или исследователям творчества Клима. Или поклонникам Александра Синяковича (там же, в ЦДР есть ещё Пушкин в его исполнении). У остальных есть выбор – рискнуть или достать с полки книжку. Со своим, проверенным Хармсом.
